Сон длиною в жизнь (СИ) - Страница 2

Если подумать, я должна уже привыкнуть, но не могу. Надеялась, что привыкну. Но прошло пятнадцать лет, а мне до сих пор снится один и тот же сон, словно в первый раз. Это невыносимо. Только мама спасает меня в такие моменты.

По моим щекам потекли горячие слезы. Мама прижала к себе, чтобы я могла выплеснуть свои эмоции и унять их. Все тело тряслось. Болело все от головы до кончиков пальцев. Я больше не могла это выдерживать. Я долго боролась, но в последнее время я чувствую, что сдаюсь. Пятнадцать лет назад мне поставили Моракский синдром. Тяжелое и редкое заболевание, которое сопровождается периодическими галлюцинациями, низким болевым порогом и медленно протекающей полиорганной недостаточностью. Не нужно быть гением, чтобы понять, к чему это все приведет. Но мои родители, являющиеся далеко неглупыми людьми, отказывались в это верить.

Мы уже все перепробовали. Обошли всех врачей, провели все обследования. Мама даже прибегала к нетрадиционным способам лечения. Но все тщетно. А с каждым годом угасаю на глазах. Я нахожусь уже на грани смерти. Так говорят врачи и удивляются, как я с таким состоянием еще жива. Хотя это жизнью назвать трудно.

Однажды я увидела себя в зеркале и не могла поверить, что это действительно я. Этот безжизненный тусклый взгляд моих карих маленький глаз убивал все живое, что осталось у меня внутри. Волосы были такими сухими, ломкими, редкими, что я даже прикоснуться к ним боялась. Истощение уже достигло таких высот, что кости были видны невооруженным взглядом. Особенно меня пугали выступающие скулы и впалые щеки. Они так и кричали о моей предстоящей смерти.

Я практически не выхожу из дома. У меня нет друзей, которые бы меня поддержали. Я и не хотела быть кому-то другом, потому что во мне уже давно жизнь потухла. Я это чувствую.

Сейчас ровно пять утра. Я всегда просыпаюсь в одно и то же время. Ни секундой раньше, ни секундой позже. Хоть в этот момент у меня никогда нет сонного состояния, но я все равно боюсь снова заснуть. Я с трудом ночью-то засыпаю, зная, какой кошмар меня ждет. Один раз я даже не спала три дня. Я все время думала об этом сне. Представляла, как пес окутывает меня тьмой. И боялась, что однажды я не проснусь и останусь в ней навсегда.

- Тебе нужно поесть. Я приготовила вкусный йогурт, как ты любишь, - пыталась развеселить меня мама.

На самом деле, я его не любила. Можно сказать, я ничего не любила. У меня полностью пропал аппетит еще несколько месяцев назад. Родители об этом не знают. В принципе, им это и не нужно знать. Зачем их печалить очередным симптомом?

Я натянула еле заметную улыбку, чтобы порадовать маму. Она обожает, когда я улыбаюсь. Ведь это такое редкое удовольствие.

Мы живем в довольно необычном здании. А особенность его заключается в сочетании жилого дома и клинической больницы. Их ввели, чтобы не разлучать тяжелобольных с их родными и близкими. Министр здравоохранения считает, что больному будет куда легче перенести свою болезнь, если с ним будут рядом любящие его люди. И я полностью с ним согласна. Не представляю, чтобы со мной сейчас было без моих родителей. К сожалению, так как это нововведение, это удовольствие дорогостоящее, но благо мои родители - обеспеченные люди и могут себе это позволить. Это, наверное, звучит эгоистично. Они тратят на меня свои деньги впустую. Но я не хочу свои последние дни жизни провести в одиночестве в окружении бездушных врачей.

Единственным увлечением, к которому я успела пристраститься, это рисование. Сначала это было довольно мило и безобидно. Я рисовала красивые пейзажи. Леса, озера, даже водопады. Они получались необычными, но никому ненормальным это не показалось. Но потом я начала рисовать странные рисунки. Непонятные, смазанные, уродливые. Я не понимала, почему я буквально в один миг утратила свой навык. Я пыталась учиться лучше, и мне казалось, что у меня получается, но как только я заканчивала последнюю деталь, все снова смазывалось на глазах. Я уже забыла, сколько слез я пролила, пытаясь достучаться до мамы с папой. Я была уверена, что со мной начинало происходить что-то плохое, но они твердили, что мои рисунки просто прекрасны, и я зря волнуюсь. Хоть мне и было всего десять лет, но я понимала, что они слишком щадят меня. Мне лишь нужно было, чтобы мне поверили. Но я этого так и не дождалась.

Через год я стала рисовать людей. С ними было куда хуже. Они вообще были без лиц. Я помню каждое движение кисточкой, которой я рисовала каждые черты лица, но это все стиралось сразу после последнего штриха. Я много раз об этом говорила, но на меня лишь смотрели с сочувствием. Никто мне не верил. Что взять с сумасшедшей? С каждым годом это игнорирование действительно помутнил мой рассудок. Ка раз тогда я отрешилась от всего, что имеет каждый нормальный ребенок. Школы, друзей, игр. Один словом, детства. Я осталась наедине со своими внутренними монстрами.

Я хотела бросить рисование. Я чувствовала, как на меня это плохо влияет. Как будто каждый рисунок высасывает из меня глоток жизни. Возникает чувство подавленности, которое не проходит долгое время. Но я не смогла. Это желание постоянно рисовать стало патологическим, зависимым. Никто не понимал, почему так происходит. Когда папа отнял у меня все принадлежности для рисования, мое состояние резко ухудшилось. Я кричала, плакала, выла от этой нестерпимой боли. Как мне рассказывали, как только мне принесли бумагу с карандашом, я диким возбуждением начала рисовать человека. Это единственный рисунок, процесс создания которого начисто исчез из моей памяти. Но, конечно, он тоже был без лица. Но было в нем что-то притягательное, знакомое и загадочное. Я много вечеров провела, рассматривая этот рисунок, пытаясь найти в нем ответ на вопрос, которого я даже не знаю. Я не могла этого объяснить и как-то понять. В нем было что-то особенное. В последующем я больше ничего нового о нем не узнала. Он просто бесполезно хранится на самом дне нижнего ящика стола.